Читать книгу "Солнечный круг  - Марина и Сергей Дяченко"

Ольвина стошнило на каменный пол.

– Да ты романтик. – Лорд-регент отряхнулся от брызг. – Приступим!

* * *

Натыкаясь на дверные косяки, он едва нашел выход из камеры. Стражники в коридоре посмотрели на Ольвина – и почему-то предложили ему воды.

Сколько длился допрос? Столько же примерно звучат две первые части «Времен года». Хотя от такого сравнения Ольвин чувствовал физическую боль.

Он вернулся в камеру, когда его позвали, – вошел, дыша ртом. Человек у стены висел неподвижно на своих цепях. Сквозь тонкие стенки сосуда был виден кристалл в прозрачном растворе – нежнейшего опалового цвета, то как небо, а то как мед.

Ни о чем не думая, он извлек запись допроса и переместил ее в лучшую раковину – большую, с белым устьем и рельефной спиралью. Когда-то Ольвин мечтал, как поедет на континент, найдет там Ирис Май и вложит ее песню вот в эту ракушку.

Потом его отвезли домой. Ольвин вымылся холодной водой, не дожидаясь, пока хозяин нагреет ванну. Упал в постель и проспал до вечера.

Вечером хозяин, ликуя, показал ему доставленные из дворца вещи: все вернули! Соль, склянки для растворов, треногу, горелку, камертон – и резонирующий сосуд, пустой, сухой и чистый.

Ольвин криво улыбнулся, поднялся по лестнице в свою комнату, под самую крышу. Поставил на пол посреди комнаты резонатор, полученный в наследство от учителя, стоимостью как улица в родной провинции и редкостью как огромный алмаз.

Взял молоток из коробки с инструментами. Примерился.

Резонатор не виноват. Но после того, что прозвучало в подземной камере, здесь не может быть музыки.

Никогда.

* * *

За завтраком Ирис принесли письмо в конверте с уже знакомой печатью. На этот раз почерк был не каллиграфический, не писарский, но крупный и вполне разборчивый.

«Примите еще раз мои извинения, – писал лорд-регент. – Беспокоиться не о чем, стрелок обезврежен. Я не напоминаю, что обсуждать тему покушения не следует ни с кем, в особенности с императором, – не напоминаю, потому что уверен в вашей рассудительности».

Через несколько секунд текст на листе стал таять, пока не исчез совсем.

* * *

Комната была наполнена светом: одиннадцать утра, час Лошади, ясный солнечный день. За окнами стояло море, внизу катились белые валы, беззвучно, далеко. У стены высился стеллаж с ракушками; нигде ни у кого Ирис не видела такой коллекции. У нее самой никогда не было столько музыкальных записей.

Она осторожно взяла одну, самую крупную. Приложила ракушку к уху. Звук моря. Тихий звон… И мощное вступление: тема весны и радости из «Времен года». Ирис почувствовала, как расплываются в улыбке сухие губы.

Где и когда была сделана запись? Она не могла вспомнить, ее выступления записывали много раз. Но, судя по звучанию, она была счастлива в тот день. Это счастье теперь лилось ей в ухо.

В соседней комнате кашлянул стражник, и Ирис очнулась. Вернула раковину на место. Мельком глянув на дверь, приложила к уху вторую, потом третью, четвертую; внутри звучали струны и медь и многоголосый огромный хор. Здесь собрана коллекция музыки, может быть, лучшая в мире, но император пожелал учиться на морской свирели, а не на флейте и не на лютне, и захотел, чтобы его учила Ирис Май.

У мальчика хороший вкус; она раскраснелась от самодовольства, одернула себя, перевела дыхание и открыла футляр с инструментом.

Морская свирель трудна в обучении, но у нее прекрасный голос. Происходит из моря, как все эти ракушки на стеллаже, но эти, маленькие, хранят музыку. А свирель – тоже ракушка, только огромная, – свирель способна ее создавать.

Причудливая спираль, изнутри песчано-белая, снаружи карминовая с серыми и сизыми вкраплениями. Костяной мундштук. Ряд отверстий вдоль завитка – больших и малых. Всякий раз, когда Ирис смотрела на это чудо, ее лицо становилось глуповато-мечтательным на секунду. Всякий раз она спрашивала себя: кто из нас настоящий музыкант, я – или моя свирель?

В ту же секунду она вспомнила о Лоре с детьми и перестала улыбаться. Хорошо ли с ними обращаются, не угрожают ли, не запугивают? И самое главное – как я смогу им помочь?!

Она коснулась губами костяного мундштука, пальцы легли на отверстия. Свирель зазвучала; это не был идеальный звук, в нем слышалось неровное дыхание, напряжение и страх, но это была ее музыка. И, как всегда, музыка придала ей сил. Возможно, не все пути к спасению закрыты.

Регент пишет, что стрелок «обезврежен». Убит? Значит, стража не дала ему уйти… Но подумайте, убийца в самом сердце дворца, рядом с покоями императора – это, должно быть, и есть та самая измена, которой лорд-регент все время боится. Еще бы доля секунды…

Она опустилась на октаву ниже. Доля секунды там, на балконе, и Ирис все бы выложила регенту, призналась, что она шпион поневоле, что она на крючке. Судьба ее после такого признания была бы незавидна, но главное – Лора с детьми наверняка погибли бы. Возможно, стрелок, появившись так вовремя, невольно спас их всех?

Надолго ли это спасенье?

«Я должна придумать план, чтобы немедленно покинуть Каменный Лес, – подумала Ирис. – Сесть на пароход, и…»

И это погубит сестру.

В соседней комнате грохнули алебардой по полу, Ирис прервала игру на середине такта. Открылась резная дверь. Император шагнул в комнату – за его спиной маячили стражники. Вслед за императором вошел лорд-регент, без повязки на лице, и бесшумно прикрыл за собой дверь.

Она ждала увидеть маленького мальчика, «чудесного ребенка», влюбленного в музыку. Перед ней стоял подросток, который выглядел на все пятнадцать, бледный, с короткими черными волосами, с большим ртом и тяжелым взглядом очень темных глаз. Лицо его было заметно асимметричным – и оттого пугающим.

Ирис, замешкавшись, низко опустила голову, изображая поклон. Неизвестно, заметил ли император ее замешательство, но лорд-регент заметил наверняка.

Ирис не поднимала глаз, забыв наставления местного этикета, не зная, что говорить, куда смотреть, следует ли ей первой приветствовать императора или, наоборот, не открывать рта, пока к ней не обратятся. Пауза затягивалась, становилась неприличной, и…

– Это ваша свирель?

У него ломался голос. Неожиданно тонкие ноты выдали волнение. Он смотрел на инструмент в руках Ирис, и его бледное лицо преобразилось: загорелись глаза. Асимметричные губы растянулись в неуверенной улыбке. Ирис поняла: он маленький. Ребячливый даже для своих двенадцати – в теле почти взрослого юноши.

– Это свирель, на которой вы играете «Времена года»?!

– Да, вот она. – Ирис вдруг почувствовала себя совершенно естественно. – Можете подержать. Только осторожно.

Император взял инструмент, как отец принимает первенца. Замер, разглядывая, ощупывая, ничего вокруг не замечая, будто впав в транс.